Это интервью основатель телеканала НТВ Игорь Малашенко (1954-2019) дал за год до смерти, 27 февраля 2018 года американскому режиссеру Алексу Гибни. Ниже размещена часть их беседы, переведенная на русский язык Анастасией Стогней. Полностью материал можно прочесть на сайте издания The Bell.
— Вы были пресс-секретарем Горбачева, так ведь?
— Нет, пресс-секретарем я не был. У меня была смешная должность: советник. В английском у этого слова совершенно другое значение, но почему-то моя должность называлась именно так, хотя моей задачей была работа с англоязычной прессой.
— И вы, наверное, прекрасно помните момент распада СССР?
— [тяжело вздыхает] Ох, знаете… Каждый день мне приносили новостные сводки от посольств, и на 90% это был нонсенс, шлак. Они просто переписывали что-то из региональной прессы, цитировали людей, которые не имели никакого веса. Даже у меня, хотя я занимал не самую высокую должность, не было времени читать весь этот мусор, честно говоря. И тут однажды я присмотрелся — а на всех сводках такие маленькие карандашные пометки. То есть кто-то это каждый день читал. Я удивился, спросил в секретариате: чей это почерк? Мне сказали: Горбачева. И в этот момент я понял: надежды нет. Вся страна разваливается на куски, кажется, что башни Кремля вот-вот обрушатся, — а человек, ответственный за все это, газеты читает. Надежды не было, потому что человек не мог расставить приоритеты между важным и совершенно незначительным.
Когда Союз развалился, я уже в должности гендиректора на телевидении пошел навестить бывших коллег в Кремле. Идя через Красную площадь, я обратил внимание, что над Кремлем все еще красный флаг. А когда выходил, вдруг подумал — его же вот-вот должны сменить. Повернулся, а там уже российский триколор. Вот так мне запомнился момент, когда СССР прекратил существование и появилась новая Россия. Помню, как Горбачев подписывал решение о своей отставке. Это была довольно странная картина: он читает свое заявление, рядом стоит оператор. Горбачев подписал, к нему подходит Егор Яковлев — он тогда возглавлял телевидение [в 1991 году Яковлев занимал пост председателя ВГТРК. — The Bell], знал Горбачева много лет — и говорит: «Михаил Сергеевич, мне как-то не очень понравилось, как вы это сказали, наверное, надо переснять». Я посмотрел на него, не веря, и Горбачев тоже. Горбачев ответил: «Егор, нельзя повторить, все же подписано, это же исторический акт». <...>
— Давайте поговорим про НТВ...
— ...Сначала у НТВ не было никаких проблем с властями. Борис [Ельцин. — The Bell] подписал указ, по которому в рамках эксперимента нам отдали по сути 50% эфирного времени четвертого канала, у которого был очень высокий уровень проникновения в России. Но, когда началась война в Чечне, ситуация стала быстро меняться. На Гусинского начал давить глава службы безопасности президента [Александр Коржаков. — The Bell]. Однажды охрану Гусинского в буквальном смысле положили мордой в снег и держали так — просто чтобы преподать урок. Много неприятных вещей происходило. <...>
«Ельцин бы никогда с этим не согласился» — о гибели НТВ
Все изменилось с приходом Путина, которому не нравилась такая сатира и то, как мы изображали президента и чиновников. По слухам, особенно ему не нравился выпуск, где он был показан карликом, который стал правителем по волшебству. А потом магия рассеялась, и люди увидели карлика, кем он и был.
Да, [у Путина. — The Bell] было совершенно другое отношение к телевидению. У Ельцина было врожденное чувство, что медиа, а особенно ТВ — его политические союзники. Он мог разозлиться за какую-то статью, программу, но репрессий не было. Путин и его люди были совсем другими. Если упрощать, то сама идея существования телеканала, который не контролируется государством, была для них абсолютно недопустима. Для них телевидение было машиной пропаганды — это и сейчас прекрасно видно. Создание этой машины заняло несколько лет. Путин и его люди вышли из КГБ. Им нужно все контролировать. Все, что они не могут контролировать, кажется им потенциальной угрозой. А все, что они контролируют, безопасно. Поэтому первое, что они сделали, — установили контроль над телевидением. Потому что неподконтрольное ТВ — угроза. Колоссальная. Ельцин бы никогда с этим не согласился.
Сейчас люди, которые не помнят 1996 год или мало что про него читали, уверены: тогда российское телевидение работало как пропагандистская машина Ельцина. Но это не так. На самом деле, когда меня попросили помочь Ельцину выиграть выборы, я тут же сказал: ему придется пахать, каждый день он должен создавать новости. Сказал, что мы его отправим по стране — и он действительно провел в поездках много времени, хотя здоровье уже оставляло желать лучшего. У него случился сердечный приступ во время первого тура выборов. Телевидение освещало все, что он делал, — просто потому, что он делал правильные вещи. Вот прямо сейчас [Ксения] Собчак, на которую я работаю, возлагает цветы на месте убийства Немцова — и там тоже наверняка множество съемочных групп. Вот что-то такое мы делали в 1996-м. Да, возможно, это было не очень честно, но его соперником был коммунист, который открыто говорил, что при нем свободной прессы не будет в принципе. Так что симпатия телеканалов к Ельцину была вполне естественной.
Но это не значит, что [Геннадий] Зюганов у российских телеканалов был в бане. Нет, конечно, его много показывали, причем не только в новостях — у него не очень хорошо получалось генерировать новостные поводы, если честно, но во всех передачах, дискуссиях он всегда участвовал. Для современного телевидения это что-то невообразимое. Самое интересное, что НТВ продолжал освещать войну в Чечне. В Кремле, конечно, были этим недовольны. И Ельцин был недоволен. Но тогда казалось, что все очень просто: не надо манипулировать картинкой, измените ситуацию в Чечне. Пока в Чечне не наступит мир, мы будем это показывать. Точка.
— Ваш начальник, Гусинский, был олигархом. Как НТВ к ним относился в целом, к этим людям из начала 1990-х? К Михаилу Ходорковскому, например? Их показывали на вашем телеканале?
— Нет, олигархи вообще не любят публичность. Они — не герои новостей, и Ходорковский особенно не любил светиться. Гусинскому тоже казалось, что неправильно быть поводом для новостей на своем же канале.
— Относился ли НТВ критически к покупке Ходорковским ЮКОСа?
Конечно, относился критически, особенно в программе Евгения Киселева. Сама идея залоговых аукционов, на которых были куплены основные нефтяные активы, ничего общего с законом не имела. Кредиты для всех этих сделок выдавались нелегально. Ну, не было ничего в российском законодательстве, что могло бы легитимизировать подобные сделки.
— Но при этом пока ты не бросаешь вызов Путину, у тебя все в порядке?
— Да, похоже на то. Многие люди участвовали в залоговых аукционах, но никогда не бросали вызов Путину — и с ними все в порядке. Только Ходорковский это сделал открыто в 2003 году и потом дорого за это заплатил.
— Вас тогда не было в стране. Вас удивил арест Ходорковского?
— Нет. Я был не удивлен и много спорил с иностранцами, которые были уверены, что Ходорковский может остаться на свободе. Мол, он слишком крупная рыба, чтобы сидеть в тюрьме. А я не мог понять почему. После НТВ можно было ожидать чего угодно. Оказалось, что я был прав, к сожалению. Однажды я спросил у Гусинского, почему тот не участвовал в залоговых аукционах. Тот мне очень серьезно сказал: «Игорь, это все нелегально, и люди, которые так покупали государственную собственность, рано или поздно окажутся в тюрьме». Гусинский ошибался: он сам ненадолго оказался за решеткой. А все, за исключением Ходорковского, к счастью, были в порядке. Да и Ходорковского посадили совершенно за другие вещи. Его наказали за то, что он бросил вызов Путину. Такие преступления не прощали.
«Есть очень хороший парень» — о Путине
В июне 1999 года Валентин и Татьяна Юмашевы пришли ко мне и сказали, что есть очень хороший парень, кандидатуру которого на пост президента поддержат. Его зовут Владимир Путин. Они хотели моей поддержки — ну, такой же, как в 1996 году. Я был в шоке, потому что с политической точки зрения Путин на тот момент был неизвестной величиной. Он к тому же был выходцем из КГБ, что меня не радовало. Я отказался, сказал, что на этот раз им придется делать кампанию самим — у них куча времени и не такая отчаянная ситуация, как в 1996-м. Они ответили: хорошо, но хотя бы познакомьтесь с ним.
Я до этого несколько раз встречался с Путиным в Кремле, но он говорил мало, и у меня в голове не было его четкого образа. Один из моих друзей, [Петр] Авен, организовал нам ужин. Ужин длился три часа, а к его концу я знал о Путине так же мало, как в начале этой встречи. Я пришел к выводу, что там нет никаких потаенных глубин. Он ровно такой, каким кажется, вот и все.
Человек-невидимка. Не знаю, как лучше описать это ощущение. Там был интересный эпизод. На этом ужине были наши жены — моя и Авена. Жена Путина была где-то еще, он пришел с двумя дочерьми. Было видно, что он хороший и заботливый отец, но девочкам явно было неинтересно сидеть на этом скучном ужине, и они вышли в сад поиграть. Моя жена опаздывала, она возвращалась из Шереметьево, провожала нашу старшую дочь в британскую школу-пансион. Поэтому я точно помню, что встреча состоялась в июне. И мы собирались уже прощаться, когда у моей жены зазвонил телефон. Звонила дочь, она уже прилетела в Лондон, но ее не встретила школьная машина, а по правилам школы она могла ехать только на ней. У нее был выбор: позвонить в школу, дождаться, пока машина приедет, потом добраться до школы — в общем, еще два-три часа. Или просто вызвать такси и за 30–40 минут доехать до школы, но на следующий день ее бы наказали, но ладно уж, спустя три года в пансионе это можно пережить. Жена говорит ей: не жди, какая разница, бери такси, нечего тратить время в Хитроу.
И тут Путин впервые за весь ужин заговорил сам — до этого он только отвечал на вопросы: я задавал точные вопросы, он давал короткие ответы. Он сказал моей жене: «Вы знаете, вы дали своей дочери очень плохой совет». Моя жена вообще была не в курсе, что это за ужин, она знала Авена, его жену, что у них очень милый дом, но она понятия не имела, кто перед ней сидит. И она спросила, даже с раздражением: «Почему?» Он сказал: «Вы не должны говорить дочери, чтобы она брала случайное такси. Вы не можете быть уверены, что это такси». Моя жена сказала: «Послушайте, мы говорим про Лондон. Там есть большие черные машины с табличками «такси». Невозможно ошибиться». Он ответил: «Это неважно. Вы никогда не можете знать наверняка, что это настоящее такси». Вы поймите, у него были благие намерения, он не троллил мою жену — он, как хороший отец, давал совет. И тут моя жена начала понимать: сидит человек и совершенно серьезно говорит, что нашу дочь может похитить в Лондоне какая-то машина, которая выглядит как такси, но не такси! Она была в шоке. И потом, когда он уже стал президентом, она мне сказала: этот эпизод говорит многое о его менталитете. Я поначалу не согласился, а потом решил, что она, похоже, права. Как я говорил, для КГБшника самое главное — держать все под контролем. То, что под контролем, — безопасно. Школьная машина подконтрольна, а такси — нет. Поэтому оно небезопасно.
Путину в итоге потребовалось три дня, чтобы разобраться с телеканалами. Его инаугурация была, если я не ошибаюсь, 7 мая. А 11 мая у нас прошли массовые обыски: пара десятков человек в лыжных масках с автоматами — это, очевидно, был акт устрашения. Я уже не помню, под каким предлогом они пришли. Кажется, по мнению следователя, Гусинский некорректно приватизировал какой-то телеканал из Санкт-Петербурга. Но его приватизировал на самом деле другой человек, а Гусинский у него потом просто выкупил. Какая ирония — Гусинского, который говорил, что не участвовал в залоговых аукционах, потому что они нелегальны, обвинили в нелегальной приватизации, которой он не проводил. Так или иначе, он два или три дня провел в Бутырке. После этого его отпустили, но он не мог выехать за пределы города или страны.
Его допрашивал следователь, с ним связался министр по делам печати Михаил Лесин и сказал: «Надо обсудить, как выйти из ситуации». Какой выход? Ситуация не нравилась никому. Даже государству, поскольку поднялся шум. Это сейчас государство уже ничем не может удивить, а в 2000 году все было иначе. Начались переговоры, они выработали позицию, и, скажем так, я начал взаимодействовать с Лесиным. «Скажем так», потому что было ясно, что он просто представляет некую группу топовых чиновников. Не знаю, был ли Путин в их числе — скорее всего, да. Как минимум финальный план, по которому они предлагали $300 млн за всю медиагруппу «Медиа-Мост», он, очевидно, одобрил. Мы считали эту цену совершенно несправедливой, но у нас особо не было выбора.
Через несколько недель Гусинский подписал документы о сделке, но перед этим сообщил своим американским адвокатам, что делает это под давлением и сделку следует признать недействительной. Чудесным образом уголовное дело против Гусинского было закрыто 26 июля, и в тот же день он уехал из России. Я поехал с ним, потому что я вел переговоры с Лесиным, а Гусинский не решил, как вести себя дальше — принять сделку, оспаривать за рубежом. Оказавшись за границей, он сразу почувствовал себя лучше. Может быть, даже слишком хорошо, потому что все-таки решил оспаривать сделку. В Москве немедленно открыли новое уголовное дело, обратились в Интерпол, и в декабре 2000 года Гусинского арестовали в Испании. Местный суд отказался его экстрадировать, поскольку то, что ему вменяли в России, не было преступлением по испанским законам. Он снова стал свободным человеком, но в Москву, конечно, вернуться не мог.
Люди из Москвы убедительно давали понять, что мне тоже лучше не возвращаться какое-то время. Возможно, имелось в виду, что никогда. Кремль продолжал атаковать НТВ, поскольку из-за запуска НТВ+ и дефолта «Медиа-Мост» накопил внушительный долг. Этот долг стал рычагом, который позволил установить контроль за НТВ. В апреле 2001 года это им наконец удалось. С этого момента НТВ стал совершенно другой компанией. Многие журналисты ушли на шестой канал, который принадлежал Борису Березовскому. Я впервые приехал в Москву только в конце 2009 года. Это был мой 55-й день рождения, моя мать довольно давно болела, и я долго ее не видел. Я решил, что это будет хороший подарок для нас обоих. Я пробыл в Москве пару дней, и ничего не произошло. С тех пор я стал приезжать. <...>
— Мы видим, что делает Си Цзиньпин в Китае, собирается изменить конституцию и остаться в кресле навсегда. А Путину, кажется, важно сохранить видимость выборов.
— Мне кажется, у Путина очень легалистский подход, поэтому четыре года у нас был президентом Медведев. Нет, Путин не пойдет на то, что пытается сделать Си (как, кстати, он правильно произносится по-английски?). Путин скорее, не знаю, назовет себя монархом, изменит политическую структуру России, Конституция дает технические возможности для этого. Он скорее станет новым царем. Открыто, грубо изменит Конституцию. По крайней мере, сейчас так кажется. Люди меняются.
https://philologist.livejournal.com/10775795.html?utm_referr...
