Профессор ВШЭ, доктор экономических наук Игорь Липсиц, автор известного пособия по экономике, изъятого из списка разрешенных, в интервью «БИЗНЕС Online» рассказал о том, что скрывают авторы стратегии развития России, почему власти больше не будут развивать регионы и чем последние действия Росстата напоминают байки про Горбачева.
Фото: Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ
— Получается, о нашей экономике теперь можно говорить и писать исключительно как о покойнике — либо хорошо, либо никак?
— Практически да. Надо понимать, что тот вариант учебника, который был заблокирован, уже очень нейтральный. Когда 7 февраля на «Дожде» этот учебник обсуждали, они подняли учебники разных лет, и там видно, что с каждым годом мой учебник становился все более спокойным и в нем становилось все меньше критики состояния дел в нашей экономике. Потому что каждый год учебник проходит экспертизу, и каждый год тебя ударяют по этому месту, а в результате невольно начинаешь «поджимать пальцы». Так вот, мой учебник был и остается совершенно нейтральным. Но в нем нет похвальбы, нет криков счастья по поводу того, что происходит в нашей экономике. А таких криков не может быть, потому что ничего хорошего не происходит. Оказалось, этой нейтральности им недостаточно. Надо усиленно хвалить. Очевидно, наше подрастающее поколение, по мнению минпросвещения, не должно видеть в жизни нашей страны никаких недостатков и проблем, должно быть лишено критического мышления как такового.
Если говорить по существу дела, то мне выдвинули не просто ханжеские, а, мне кажется, совершенно безумные упреки. Ну вот, скажем, в учебнике обсуждается такая тема, как типы экономических систем. Командная, рыночная, смешанная, ну и, соответственно, обсуждаются признаки этих систем. Одни из признаков — это то, как распределяются ограниченные ресурсы и ограниченные блага. Понятно, что в рыночной экономике они распределяются по законам рынка: кто заплатил больше, тот и получил. А в командной системе, где цены фиксированные, а не равновесные, распределение идет по принципу очереди: товар достается тому, кто встал в очередь первым. Это стандартная концепция экономической науки. Об этом у меня и написано: поскольку экономика СССР была командной, блага в ней распределялись по принципу очередей, и иначе, чем через очередь или по талонам, купить было невозможно. И тут мне предъявляется замечание: «Указание на подобные ситуации является фактом, свидетельствующем о нелюбви к Родине и подрывающем уважение детей к своему Отечеству». Что можно сделать с такими замечаниями? Безнадега.
Или еще одна претензия совершенно фантастического толка. Идет обсуждение темы формирования и распределения бюджетных средств. Как и откуда поступают средства в бюджет Российской Федерации, как они тратятся, ну и, соответственно, там налоговая система нашей страны описывается. А в налоговой системе России есть такая вещь, как акцизы, которые взимаются в том числе с алкоголя. Поэтому, чтобы дети осознали суть акцизных налогов, у меня в учебнике дана историческая справка о том, что во все времена все правительства России (да и других стран) взимали акцизы с соли и алкоголя. В России она появилась еще при Иване III — в XV веке! А с конца XIX века и последующие 100 лет у нас была тотальная винная монополия государства. И эти доходы от алкоголя всегда играли большую роль в бюджете российского государства, включая и его советский период. Пишется замечание, что эта историческая справка, это упоминание подталкивает детей к употреблению алкогольных напитков. Вот на основе таких замечаний мой учебник и запрещен отныне к использованию в школах России.
— Насколько серьезно наш реальный сектор поразила деиндустриализация?
— Это тема старая, болезненная, и такая же нерешенная, как и предыдущая. Эта тема — отголосок 90-х. Ведь что тогда произошло? Мы прекратили инвестировать деньги в хозяйство, все деньги уходили в ГКО. Государство выкачивало все денежные ресурсы в ГКО, чтобы закрыть дыры в бюджете, и поскольку это было выгоднее для инвесторов, чем покупать станки, то никто больше ни во что и не вкладывался, пока не произошел дефолт 1998 года. Поэтому с 90-х годов началась интенсивная деиндустриализация: старое оборудование постепенно выходит из строя, на нем уже нельзя работать, и эта тенденция очень сильная, нарастающая. У нас совершенно жуткие масштабы износа по многим отраслям. Счетная палата в свое время публиковала доклад, насколько фантастически у нас изношены активы. Что мы скоро не сможем на них работать, они просто будут разрушаться и взрываться. Поскольку это оборудование выбывает, мы очень многое теряем. Мы, конечно, что-то новое вводим, какие-то заводы строим, какие-то виды оборудования обновляем, но на фоне тотального выбытия оборудования это очень немного.
Попытаюсь объяснить на конкретном примере. Вот у нас раньше был самолет «Антей» советской разработки и постройки. Знаменитый, самый большой транспортный самолет в мире, который мы делали совместно с украинцами. Вот сейчас была попытка возродить его производство, и выяснилось, что даже если подключить украинцев — представьте себе эту фантастику! — то мы даже совместными усилиями это сделать уже не сможем. Мы уже потеряли так много заводов, которые делали комплектующие, материалы, узлы для этого самолета, что мы сегодня его практически собрать не в состоянии. Разговоры бодрые идут, а самолета нет. И в итоге еще в 2012 году «Известия» написали: «Главная проблема „Антея“ — воздушные винты. Раньше их производили в Ступино, но в 1990-е производство было закрыто. Те, что стоят на старых машинах, — с трещинами и усталостью металла». Мы потеряли огромные части производственных цепочек. Процесс деиндустриализации именно так и происходит.
— А где у современной российской экономики, по-вашему, наиболее уязвимые места?
— Я, как многие другие российские экономисты-прикладники, работавшие и работающие на уровне отраслей и предприятий, боюсь нескольких вещей. Первое, чего мы боимся все абсолютно, — российское ЖКХ. Это связано с его безумным износом. Страна холодная, страна трудная, у нас огромные масштабы износа энергетического оборудования, всех сетей и трубопроводов. И вот здесь, мы боимся, очень много проблем могут вылезти. Ведь каждая такая история — это техногенная катастрофа. МЧС каждый год пишет доклад о том, какие катастрофы они ожидают на будущий 12-месячный период. Так вот, они год за годом пишут, что у нас ужасно все изношено и нас ждет волна техногенных катастроф, которые крайне реальны.
Второе. У нас очень сильно изношены многие производственные мощности в целом ряде отраслей, и в особенности в химической промышленности — поскольку вся она была построена в конце 1970-х годов. Сами посчитайте, сколько лет этим объектам и оборудованию. У нас вообще очень и очень много изношенных вещей. Это и мосты, и железнодорожные пути, оборудование и коммуникации, связанные с производствами повышенной опасности, и т. д. Вот это основные точки слабости, потому что техногенные катастрофы на многих этих объектах могут привести к возникновению зон, в которых жить будет просто невозможно. И не только по экологическим причинам. Если нет тепла, то во многих местах России жить трудно, а в целом ряде мест просто нельзя.
Все остальное не так драматично. Сельское хозяйство более-менее живет, в нем что-то происходит. Добыча нефти существует. Там каких-то серьезных, страшных вещей нет, просто будет медленно падать извлечение. А вот эти точки, которые я назвал, существуют, и это серьезно. На коротком горизонте. На длинном горизонте огромная и жирная точка слабости — это все, что связано с медициной и образованием. Именно здесь мы теряем шансы на будущее страны. Но это долгосрочная перспектива, поэтому о ней сегодня в России вообще говорить никто не хочет.
— Способно ли провозглашенное импортозамещение качественно изменить реальный сектор, сделать экономику России более самодостаточной, а промышленную продукцию — конкурентоспособной на мировой арене?
— Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно немножко нырнуть в историю нашей страны. В 30-е годы прошлого века мы пытались провести модернизацию своей экономики при помощи импортозамещения. Но надо вспомнить, как мы это делали. Вместо того, чтобы импортировать американские автомобили, мы купили фордовские заводы, отправили [Ивана] Лихачева стажироваться в Америку на Ford и на этом американском оборудовании, по американским чертежам начали делать советские грузовики «АМО-ЗИЛ». Вот это было импортозамещение. Мы ввозили не товар, а конструкторскую документацию, технологии, оборудование, и делали сами. И это нормально, логично и правильно, так делали многие страны. То, что мы наблюдаем сегодня в Китае, — это вершина импортозамещения. Китай импортировал американские технологии, специалистов, строил заводы, все это осваивал, теперь производит сам. Китайцы это сделали. У нас это навряд ли получится, потому что мы ничего не хотим покупать, да теперь и не можем уже. Денег мы не вкладываем, мы берем какой-то завод и говорим: «Давай делай это вместо импортного». Он делает, как может. Получается, конечно, не сильно хорошо. Поэтому и надежды на то, что у нас импортозамещение что-то обеспечит, утопичны. К сожалению, это факт.
— Еще про импортозамещение. В феврале на форуме «Цифровая повестка 2.0», премьер-министр Дмитрий Медведев высказал мысль о том, что у этого мероприятия в Алма-Ате есть все шансы стать «цифровым Давосом». Как вы это прокомментируете?
— Это очень веселый вопрос. Я тут недавно веселился, узнав о том, что в России собран первый собственный ноутбук, сертифицированный соответствующими ведомствами как истинно российская продукция. Я, конечно, как истинный патриот, этому обрадовался и с интересом пошел в сеть посмотреть, из чего он собран и как он работает. Очень смешно. Он собран с использованием процессоров американской компании Intel 6-го и 7-го поколений (Celeron, Pentium или Intel Core), а в качестве операционной системы используются Windows 7, Windows 10 или Linux. Это вот как раз то, что мы называем российской цифровизацией.
Я всегда выбираю себе такие реперные компании, чтобы по их состоянию судить о том, что происходит в той или иной отрасли. Вот в цифровой сфере у меня особый интерес вызывала и вызывает компания Cognitive Technologies. Это очень старая российская компания. Основа ее коллектива сформировалась в 1968 году под руководством Владимира Львовича Арлазарова. Этими людьми были реализованы проекты по созданию и внедрению информационных комплексов, автоматизированных систем управления и операционных систем в органах государственной власти и на крупных промышленных предприятиях СССР, создана программа «Каисса» (первый чемпион мира по шахматам среди компьютеров) и «советский Microsoft» — СУБД «ИНЕС». В 1993 году на базе лаборатории искусственного интеллекта Института системного анализа РАН (бывший ВНИИСИ АН СССР) Арлазаров и Ольга Ускова создали компанию Cognitive Technologies.
Сейчас компанию возглавляет Ускова — очень яркая, интересная женщина, и они занимаются по-настоящему прорывным направлением цифровизации — беспилотным управлением автомобилей. Так вот, Ольга Ускова — большой патриот, и очень активно выступала несколько лет назад, говоря, что обязательно надо работать в России, у нас прекрасные условия для развития цифровой экономики. У нее были большие планы, она создавала уникальную систему для КАМАЗа, чтобы можно было сделать их грузовики беспилотными. Но вот примерно год назад она прокляла наше правительство последними словами, которые есть в русском языке. Ушла развивать бизнес в основном за границу. Из России вывозит только студентов. Очень огорчается и пишет гневные посты в «Фейсбуке» о том, как паршиво заниматься цифровой экономикой в России. Если такой человек, который является истинным патриотом России, теперь так жестко и злобно критикует бюрократические извращения в цифровизации нашей страны, то рассчитывать на то, что у нас произойдет какая-то мощная цифровизация и мы действительно чего-то добьемся, на мой взгляд, довольно сложно.
— В 2008 году правительство утвердило «Концепцию социально-экономического развития России до 2020 года». Документ содержал прогнозы, согласно которым к этому времени россияне будут в среднем получать 2,7 тысячи долларов в месяц, иметь не менее 100 квадратных метров на семью из трех человек, а средний класс будет составлять более половины населения. Как писала «Российская газета», к 2020 году Россия утвердится в статусе ведущей мировой державы, а экономическое развитие страны будет осуществляться за счет внедрения инноваций. Это изначально был грандиозный блеф, как чубайсовские две «Волги» в одни руки после приватизации, правительство добросовестно заблуждалось или противники в 2014 году устроили провокацию, на которую мы поддались, из-за чего «прорыв 2013–2017 годов» провалился?
— Да, я тоже читал эти бравурные пассажи. На чем они основывались? Дело в том, что до 2008 года мы очень неплохо росли. После дефолта 1998 года мы начали расти, и за эти 10 лет мы что-то в стране сделали — то, на чем во многом держимся и сегодня. Мы немножко подняли сельское хозяйство, довольно сильно подняли розничную торговлю, наладили импорт продуктов питания, у нас появилась сотовая связь. В общем, частный российский бизнес сделал очень многое для того, чтобы жить в стране было можно. И, что очень важно, была некая такая тенденция восхождения, роста хозяйства.
Обвал произошел не в 2014 году, а в 2008-м. И случился он потому, что грянул мировой экономический кризис, а Россия очень сильно интегрирована в мировую экономику, и не учитывать это было нельзя. Кроме того, необходимо отметить, что мы интегрированы в мировую экономику очень паршиво. Мы являемся там почти исключительно сырьевым источником. Многие российские экономисты давно говорили, что это очень опасная модель экономики, зависящая исключительно от цен на сырье. Не дай бог что случится — мы сразу начнем рушиться. Даже президент [Владимир] Путин говорил слова о необходимости диверсификации. Но реально ничего сделано не было. Когда случился мировой экономический кризис 2008–2009 годов и он пришел к нам, мы, конечно, рухнули.
Тем не менее 2008–2009-й мы пережили и начали подниматься. Но примерно с 2012-го мы расти перестали даже независимо от событий в мировой экономике. Поэтому те прогнозы, которые были сделаны в 2008 году на восходящем тренде, оказались абсолютно ложными и ошибочными. С 2008 года изменилась ситуация в стране, условия для развития российского бизнеса резко ухудшились. Ну вот и поэтому мы сегодня гнием. Мы тормозим все сильнее на самом деле даже не с 2014 года, а с 2012-го. Седьмой год в российской экономике идет застой, спад, загнивание. Ну и, естественно, все эти цифры из 2008 года воспринимаются ныне как злобная издевка.
— Тогда об актуальной статистике. В феврале Росстат, где незадолго до этого показательно сменили руководство, представил первые оценочные данные роста ВВП России за 2018 год. Неожиданно для всех ведомство нашло рост на 2,3 процента, хотя даже минэкономразвития, известное своим оптимизмом, ожидало только 2 процента. «Росстатовские» темпы роста экономики стали максимальными с 2012 года, когда было 3,7 процента. Откуда такой сказочный рост?И что конкретно по-новому считает Росстат, чтобы получить такие цифры на выходе?
— Да, я тоже долго смеялся по этому поводу. Там проросла, насколько мы понимаем, некая статистическая махинация. Насколько я понимаю, в одном из наших северных регионов завершили строительство объекта, и все виды инвестиций и оборудования, которое туда завозили годами, зачли как ввод инвестиций данного конкретного периода. В общем, то, что закупалось и вкладывалось в этот объект годами, они вдруг разом показали в отчетности по Ханты-Мансийскому, насколько я понимаю, округу. И вот один объект, один округ, обеспечили этот статистический прыжок от 1,8 до 2,3 процента.
Я вам могу рассказать одну историю, чтобы вы понимали, как статистику можно подгонять и подстраивать под желания начальства. История очень забавная. До своего вступления на пост генерального секретаря ЦК КПСС в 1985 году, [Михаил] Горбачев был секретарем ЦК по сельскому хозяйству и членом Политбюро. Так вот, он пришел в Политбюро как вновь назначенный главный аграрий и заявил, что провал сельского хозяйства СССР связан с тем, что мы не даем туда достаточно инвестиций. Его на Политбюро спросили, что значит «недостаточно», на что будущий генсек ответил, что в сельское хозяйство нужно давать такую долю инвестиций, какую долю сельское хозяйство образует в национальном доходе СССР. Тогда его спросили, какая же это доля. Она же очень небольшая. Советский Союз был сильно промышленной страной и государством постмодерна, доля сельского хозяйства в нем была маленькой. Он сказал — эта доля 25%. Ему возразили — нет таких цифр у Госкомстата.
На что он ответил, что Госкомстат считает неправильно. Чтобы от него отделаться, Брежнев сказал: «Ладно, ты тогда разберись с Госкомстатом. Мы создаем комиссию Политбюро по совершенствованию статистики, и ты эту комиссию возглавишь». Горбачев тут же вызвал к себе главу Госкомстата, который мне эту историю и рассказывал, поскольку я был членом научно-методического совета Госкомстата СССР. Так вот, он вызвал к себе председателя Госкомстата и говорит, что доля сельского хозяйства в национальном доходе — 25 процентов. Тот говорит — нет такой доли, это не подтверждается никакими данными. На что Горбачев ему сказал: «А партбилет положить хочешь? Должно быть 25 процентов». И председатель Госкомстата, который не хотел класть партбилет, пошел и пересчитал. Он сделал такую очень красивую статистическую игру, пересчитал все внутреннее потребление семей сельскохозяйственных жителей (по экспертной оценке) — то есть чем они себя снабжали, их натуральное хозяйство — в цены колхозного рынка. И включил это — картошку с огорода для самой же семьи, но по базарным ценам — в национальный доход, и получил 25 процентов, сохранив партбилет.
Вот так мы уже давно играем с нашей статистикой. Поэтому она периодически становится то чуть более достоверной, то совсем недостоверной. Сейчас мы вошли в полосу, когда она стала совершенно недостоверной.
— В текущем году расходы федерального бюджета должны вырасти почти на 8 процентов, четырехлетнее сокращение расходов в реальном выражении сменится ростом. Изменение тенденции связано с появлением в федеральном бюджете расходов на национальные проекты. О них много говорят, но опять-таки полного перечня и подробного описания с расходами, обоснованием и ожидаемой отдачей нет. По вашему мнению, какими будут эти нацпроекты?
— Я думаю, что здесь надо копать через эти белоусовские проекты, тогда, наверное, станет понятно, о чем идет речь. То есть проекты, которые помощник президента Андрей Белоусов потребовал, чтобы финансировал частный бизнес. Частные компании, конечно, шуршали, а потом вопили и орали, но я так понимаю, что их заставили. И под эти национальные проекты, по всей видимости, составлены списки инвестиций, которые будут софинансироваться государством. Вот за счет этого прироста расходов и принудительных инвестиций частного бизнеса очень может быть, что там будет что-то сделано. И, возможно, что-то полезное от этого будет. Насколько серьезно это будет для экономики в целом, сказать не могу, это только время покажет.
— А в каких отраслях, направлениях?
— Я так понимаю, что там в основном немножко пытаются поднять электронику, потому, что у нас в этой области просто критическая ситуация. Мы там прямо-таки попадаем в беду, поскольку без электроники в современном мире нет оборонки, а электроника у нас находится в омерзительном состоянии. Мы в ней давно и капитально отстаем. И будут, как я полагаю, попытки восстановить электронику, наладить выпуск оборудования для изготовления оборонной продукции. Вот это будет делаться. Что еще будет, трудно сказать. Я не знаю этот список, который был согласован с Белоусовым, но знаю, что частный бизнес вынужден был согласовать довольно большой список проектов.
— Доходы бюджета в текущем году запланированы на уровне почти 20 триллиона рублей, расходы — 18 триллионов рублей. При этом нефтегазовые доходы в объеме 3,4 триллиона рублей будут направлены на валютный рынок. С учетом этих операций дефицит финансовых ресурсов составит 1,44 триллиона (практически как в 2018 году), но теперь планируется покрыть его целиком за счет государственных заимствований, которые по сравнению с прошлым годом должны вырасти практически втрое, до 1,5 триллиона рублей. Как минфин собирается решить эту грандиозную задачу и что при этом произойдет с корпоративными и региональными заимствованиями? И как это все отразится на регионах и Татарстане в частности?
— Первый момент. Я думаю, что минфин на самом деле считает, что цена нефти будет выше той, что они закладывают в самый консервативный прогноз цены, и бюджет получит дополнительные доходы. Это ведь получалось в последние годы. Если вы знаете, в бюджете в прошлом году был довольно большой профицит, и на самом деле в стране никакого дефицита денег нет. Огромные запасы у минфина просто лежат на счетах. Ну и второе: они, по всей видимости, рассчитывают как-то раскрутить машину займов через облигации федерального займа (ОФЗ) и заставить людей все это дело покупать. У них пока это не очень хорошо получается, народ сопротивляется. Но если припрет, то будут использованы различные методы. И будем покупать. Это же на самом деле очень легко делается. Но озвучивать не хочу, чтобы не подсказывать.
Второй момент. Вот вы сейчас задаете вопрос и употребляете термин «регионы», а если вдуматься, то заявленная государственная политика отвергает это понятие — «регион». У нас же заявлен курс на создание 15 мегаурбанистических объединений населения, таких архипелагов, и, собственно, в эти архипелаги будут собирать людей. Таким образом, та структура российского пространства, которую видит российское государство, — это не регионы в их нынешнем виде. Будут вот эти 15 мегаагломераций городских и более-менее пустынные территории вокруг них. Регионы как таковые уже мало кого волнуют: регион как объект внимания уходит, и им по большому счету уже мало кто интересуется. Там пока еще гасят какие-то дырки — например, если у них очень уж трещит бюджет из-за того, что набрали много кредитов, то денег подбрасывают. Но долгосрочно заниматься качественным улучшением экономики регионов, подъемом их экономик на новый уровень развития, уже никто не собирается. Это уже неактуальный вариант — агломерации, агломерации и еще раз агломерации! Посмотрите, во что превратилась Москва и Подмосковье, у нас уже живет здесь пятая-шестая часть всего населения Российской Федерации.
— В январе рубль продемонстрировал один из лучших показателей среди валют развивающихся стран, уступив только южноафриканскому рэнду. Эксперты считают, что одним из главных способствующих этому факторов был нейтральный внешнеполитический фон. Насколько сегодня рубль, российский финансовый и фондовый рынки и экономика в целом зависят от внешнеполитических факторов? А главное, как можно повысить защищенность от них и что делается в этом направлении?
— Это вопрос из той же серии. Вы употребляете термины, которые в реальности уже особого смысла не имеют. Объясню, почему. Скажем, что такое российский фондовый рынок? Это же уже смешная идея. Она умерла, это уже просто имитация. Фондовый рынок у нас и так-то был убогим в начале века, а сейчас от него вообще почти ничего не осталось. Поэтому говорить о его судьбе и о том, что там происходит, довольно смешно. Что касается факторов влияния, то вся наша ситуация по-прежнему определяется ценой нефти и тем, как государство этой доходностью от нефти распоряжается. Все остальное уже третично и четвертично.
Если будут усиливаться иностранные санкции, то тут дело будет даже не в уходе иностранных инвесторов. Тут и так их уже почти не осталось. Будут падать валютные доходы, будут падать доходы бюджета, и бюджет, соответственно, будет искать альтернативные источники дохода, увеличивая налогообложение населения, и так далее. Вот такие игры примерно будут происходить. С другой стороны, поскольку население беднеет, оно предъявляет меньший спрос на импорт. Это улучшает и торговый баланс России и, соответственно, платежный. Мы как бы снижаем наши трудности за счет обеднения населения, которому уже не хватает денег на качественно импортные товары, и их перестают импортировать, что снижает спрос на валюту. Это такой реально работающий механизм.
https://philologist.livejournal.com/10764866.html?utm_referr...
