Отношения России и НАТО можно охарактеризовать как полноценный всеобъемлющий кризис: предновогодний брифинг замминистра обороны России Анатолия Антонова констатировал практически полное прекращение контактов между Россией и Альянсом. История взаимоотношений Москвы с Брюсселем и Вашингтоном знала и худшие страницы, однако еще никогда кризис не сопровождался такой деградацией сигнальной системы.

Когда «горячей линии» недостаточно

За десятилетия холодной войны было создано немало страховочных средств и механизмов, дававших человечеству шанс, в случае обострения обстановки, остановиться на каждом очередном этапе скольжения в ад, поразмыслить и обменяться мнениями с оппонентом. Среди самых знаменитых порождений этого века можно отметить созданную в 1963 году после Карибского кризиса «горячую линию» между Вашингтоном и Москвой: сначала телетайпную, потом телефонную систему обмена сообщениями.

Сегодня, проблема, однако, не в «горячей линии» — она никуда не делась, и хочется надеяться, сможет выполнить свое предназначение в момент, когда и если часы большой войны покажут «без тридцати секунд полночь». Проблема, нараставшая все последние 20 с лишним лет после распада Варшавского договора а затем и Советского Союза — в утрате чувства ценности диалога. 2014 год не стал исключением, лишь подчеркнув давние тенденции, но отнюдь не переломив их.

Отказ от диалога с Москвой как средства обеспечения безопасности был характерен для НАТО уже в 90-е — когда без учета мнения России перекраивались карты Восточной Европы и начинался процесс расширения Альянса. Эта тенденция продолжилась и в 2000-х годах, с односторонним выходом США из договора по противоракетной обороне и началом развертывания системы ПРО США с прицелом на последующее расширение. Она стала угрожающей с того момента, как речь зашла о возможном приеме в НАТО и других республик бывшего СССР вслед за странами Балтии, параллельно с нарастающим отсутствием взаимопонимания между Россией и Вашингтоном относительно архитектуры безопасности в других ключевых регионах, включая Ближний Восток.

Нельзя сказать, что процесс был исключительно поступательным — сначала, в 2001-2004 годах Москва и Вашингтон нашли общий язык на фоне действительно общих угроз в глобальной войне с терроризмом. Этот период, однако, закончился обострением вокруг планов развертывания системы ПРО США в Европе и включения в состав НАТО Грузии и Украины, отягощенных приходом к власти в обеих странах откровенно антироссийских лидеров — Михаила Саакашвили и Виктора Ющенко. Пиком первого обострения стала Мюнхенская речь Владимира Путина, а затем и «война 888», однако приход к власти в США Барака Обамы дал надежду на изменение ситуации. В случае с Грузией ее действительно удалось изменить — сегодня отношения России с Абхазией и Южной Осетией не мешают постепенному восстановлению нормальных деловых связей с Тбилиси.

В определенный период 2009-11 годов, на фоне успешного заключения договора о СНВ, нормализации отношений после Августовской войны 2008 года, и общего настроения «политики перезагрузки», многим (автору этой статьи в том числе), казалось, что негативный сценарий отсутствия диалога можно переломить, найдя общий язык, как минимум, оттолкнувшись от общих проблем. Первые тревожные сигналы прозвучали на фоне ливийского и сирийского конфликтов, общий язык по которым так и не был найден. События на Украине похоронили «перезагрузку» окончательно.

Наиболее опасным представляется даже не само наличие противоречий — обычное в отношениях любых более-менее крупных субъектов, а принципиальная позиция относительно их обсуждения, причем это касается как решений собственно США, так и общей позиции Альянса. Так, Вашингтон воспринимает проблему ПРО исключительно как собственную прерогативу, которую он готов обсуждать лишь с ближайшими союзниками. Еще с меньшим числом собеседников в США готовы обсуждать вопрос развертывания неядерных стратегических систем вооружения — от крылатых ракет морского и воздушного базирования, до разрабатываемых систем Быстрого глобального удара (PGS, Prompt Global Strike).

С точки зрения Брюсселя исключительно внутренним делом являются вопросы расширения НАТО, равно как и вопросы вмешательства Альянса в тот или иной конфликт. В итоге все остальные — и Россия в том числе — могут либо соглашаться с решениями Вашингтона и Брюсселя — и это их выбор, либо не соглашаться — и это, опять же, выбор и проблема тех, кто не соглашается.

Тени забытых реальностей

Проблема — и уже для всего мира — заключается, однако, в том, что подобный подход неизбежно встречает противодействие. И тогда уже другой стороне приходится определять свое отношение к шагам оппонента, будь то активизация (обоюдная) полетов боевой авиации над нейтральными водами и близ границ, поставки оружия в Сирию, проектирование и запуск в серию новых ракетно-ядерных систем, наконец — присоединение Крыма.

Здесь можно констатировать утрату, в том числе, привычного значения предупреждающих сигналов во взаимоотношениях Москвы и НАТО. Сложная система таких сигналов, от дипломатических нот и визитов боевых кораблей в нужные порты в нужное время до вполне конкретных демонстративных шагов, включая военные поставки и перемещения войск, внезапно оказалась полностью девальвирована: разница в реакции будет заключаться лишь в тональности материалов СМИ, однако побудить США отказаться от тех или иных действий теперь может, судя по всему, лишь прямая угроза военного столкновения, к которой стороны были очень близки в 2008 и 2014 годах на фоне грузинских и украинских событий соответственно.

Что служило окончательным сигналом о готовности к силовому решению — развертывание сил флота, повышение готовности стратегических ядерных сил, или, как сообщают иные источники, подача боевых противокорабельных ракет к бомбардировщикам дальней и фронтовой авиации на авиабазах в европейской части России, или, возможно, все эти меры вместе — мы вряд ли скоро узнаем, однако сам факт того, что Россия и НАТО все чаще оказываются на грани столкновения, не может не внушать опасений.

Однако, судя по всему, чувство страха перед большой войной, при этом, возможно, ядерной — на Западе либо утрачено, либо старательно подавлено. Большая часть доступной гражданам публицистики по вопросу говорит скорее о невозможности войны в условиях, когда коммерческие интересы российских элит тесно связаны с Западом, но история дает массу примеров того, как надежды на мир в силу плотных связей оказывались тщетными: и пожалуй самым громким таким примером является Первая Мировая война, которой действительно, в той конфигурации никто не хотел, и которая действительно, с определенного момента стала неизбежна.

Рост ставок

Цена неизбежности, впрочем, может быть различной. Для Первой Мировой (и выросшей из нее Второй) — это десятки миллионов человеческих жертв и крушение европейской цивилизации в ее привычном понимании. Сегодня, когда обмен ядерными ударами может исключить из числа живых сотни миллионов человек в первые же сутки и выставить общий счет на миллиарды жизней и крушение цивилизации как таковой — цена оказывается неизмеримо выше.

В те годы, когда возможные последствия ядерного конфликта были впервые осознаны, общий язык между собой смогли найти две сверхдержавы, каждая из которых претендовала на абсолютную моральную правоту и роль лидера для всего человечества. Вместе с тем, у руля в обоих случаях стояло поколение, непосредственно заставшее Вторую (а отчасти и Первую) Мировые войны. Сегодня непосредственная память о подобном опыте утрачена, и, возможно, результатом является постоянная игра на повышение — любое отступление оппонента рассматривается как повод занять освободившуюся позицию, при этом угроза ответа воспринимается, скорее, как элемент игры: понимание войны как реальной угрозы утрачено — особенно на Западе, где большая война за редкими исключениями никогда не составляла часть общенациональной памяти.

Ситуация постепенной деградации отношений в итоге привела к тому, что словесные формулы, сопровождающие весь политический процесс, утратили какое-либо значение. Российская публика (в том числе и лица, принимающие решения), уверены во лжи западных лидеров, когда те говорят, что расширение НАТО или развертывание ПРО не несет угрозы для России. Справедливо и обратное: на Западе крайне подозрительно относятся к любым заявлениям российских лидеров о том, что российские военные меры преследуют исключительно цели укрепления собственной безопасности. Обстановку можно было бы назвать патовой, но, в отличие от шахматного пата она не статична.

Реальность последствий Карибского кризиса была осознана в «черную субботу» 27 октября 1962 года, когда над Кубой был сбит самолет-разведчик ВВС США U-2, и обстреляны несколько других самолетов. Где и когда будет осознана реальность нового кризиса, разворачивающегося постепенно, но прямо здесь и прямо сейчас — сказать сложно.